Рен
Мне не нравится, когда меня выставляют на посмешище перед всем классом, а именно это Крю сейчас и сделал. Внимание меня не беспокоит, пока не становится негативным.
А то, что он только что устроил, оказалось как раз таковым. Чуть ли не издевательством. Когда он отодвинул меня в сторону, чтобы сесть вместе со мной на один стул, пускай лишь на несколько коротких минут, было досадным образом…
Приятно.
Он крепкий. Твердые мышцы, горячая кожа. Широкие плечи и грудь, а еще сильные руки. Пока я сидела рядом с ним, и он опустил руку на спинку стула у меня за спиной, я почувствовала, словно оказалась в коконе Крю Ланкастера. И мне это понравилось. Понравилось, что он был рядом. От его близости сердце забилось учащенно.
Оно до сих пор колотится.
Я усаживаюсь на свое место, бросаю тетрадь на парту и смотрю на мисс Сков, которая заканчивает отмечать присутствующих.
Волосы на затылке медленно встают дыбом, и мне требуется вся сила воли, чтобы не обернуться и не посмотреть, кто сверлит меня взором.
Я уже знаю. Чувствую на себе его напряженный задумчивый взгляд. Как можно незаметнее оглядываюсь через плечо и вижу, что Крю смотрит только на меня, а потом делает нечто странное.
Он улыбается.
Едва заметно и мимолетно, и, расскажи я кому-то об этом, мне бы никто не поверил. Но боже мой, Крю только что мне улыбнулся, и я чувствую, словно в животе взлетел миллион бабочек, всюду щекоча меня крылышками.
И все это от беглой улыбки.
Да что со мной такое?
– Итак. Разбейтесь на пары. Вопросов больше нет? – Сков устремляет на меня взгляд, приподняв брови. Я едва заметно киваю, смущенная тем, что на меня снова обратили внимание. – Хорошо. Тогда приступайте к работе.
Я встаю из-за своей парты и иду обратно к Крю, который развалился на стуле с весьма наглым видом и скучающим выражением лица. По языку его тела ясно, что он предпочел бы находиться где угодно, но только не здесь.
Перешагиваю через его ноги и сажусь за пустую парту рядом с ним, которую только что освободил Эзра.
– Ты что-нибудь подготовил к сегодняшнему занятию? – спрашиваю я, заранее зная ответ.
– Нет, – он поднимает на меня взгляд из-под полуопущенных ресниц. – А ты?
Кивнув, я открываю тетрадь со списком вопросов, который набросала сегодня утром, когда поняла, что выбора у меня нет и независимо от моих пожеланий Крю останется моим напарником в проекте по психологии.
– Придумала несколько вопросов.
– Для меня? – Он выпрямляется и потирает руки. – Озвучь их.
Я озадаченно поглядываю на него, удивленная его поведением. Не понимаю этого парня. Я-то уж точно не горю желанием узнать, какие у него могут быть ко мне вопросы.
– Вопросы простые… – начинаю я, но он перебивает, качая головой:
– С тобой ничто не бывает просто, Пташка. Мне что-то подсказывает, что ты попытаешься меня раскусить.
Крю прав, но я не думаю, что у меня есть шанс это сделать, учитывая, как мало времени нам выделено на проект.
Попытки узнать Крю Ланкастера и то, что им движет, наверное, займут несколько месяцев. Может, даже лет.
– Это мы и должны сделать, – подчеркиваю я, наклоняясь над партой. Он опускает взгляд и задерживает его на моей груди, и я запоздало понимаю, что она едва не вываливается на стол.
Я отстраняюсь, щеки вспыхивают, и когда мы снова встречаемся взглядом, Крю ухмыляется.
– У меня есть идея, – говорит он, и я на миг забываю о смущении, благодарная за то, что он готов что-то придумать.
– Какая?
– Давай составим список предположений друг о друге. – Теперь он наклоняется ближе, не сводя с меня сияющих глаз. – Хочу выяснить, что ты, по-твоему, знаешь обо мне.
Я не хочу знать, что он обо мне думает. Уверена, что сплошные гадости и сплетни, а не факты. Большинству парней в школе нет до меня никакого дела, потому что я не поддаюсь их обаянию.
Говорю совсем как моя мама, но это правда. Я не ведусь ни на уговоры, ни на ложь. Они льстят, говоря то, что мы, девушки, хотим услышать, а потом, не успев оглянуться, мы уже стоим перед ними на коленях. Или лежим под ними в кровати, машине или каком-то другом темном, якобы уединенном месте, в которое им удается нас затащить. Они просят прислать провокационные фотографии, утверждая, что никому не покажут, а потом рассылают их своим друзьям. Выставляют на посмешище.
Они не уважают женщин. В этом и проблема. Они всего лишь кучка приятелей, которым не терпится пополнить список сексуальных побед новыми именами девушек. Вот и все.
Все, что мы собой представляем.
Даже Франклин и Мэгги, которых я считала крепкой парой, на самом деле не такие. Их отношения неустойчивы, и я бы себе таких не хотела.
В нашей школе ни у кого нет отношений, к которым я стремлюсь. Все парни либо слишком нахальны, либо слишком незрелы. Я бы не назвала себя религиозным человеком, но ценю свое тело и моральные принципы. Родители всегда подчеркивали, как тщательно я должна выбирать того, с кем в итоге разделю свою любовь и тело.
Они всеми силами отговаривают меня вступать сейчас с кем-то в отношения, особенно усердствует отец.
– Ну? – Глубокий голос Крю вырывает меня из размышлений, и я снова сосредотачиваюсь на нем. – Что думаешь?
– Ты будешь вежлив? – спрашиваю я с опаской.
– А ты предпочитаешь услышать правду? Или любезности?
Видимо, когда речь заходит о Крю и его мнении обо мне, правда с любезностью не совпадает.
Буду знать.
– Правду, – говорю я с уверенностью, которую не чувствую.
– Я хочу того же. Выкладывай, Пташка. Открой свои тайные мысли обо мне.
Его слова меня возмущают. Как он мог извратить такую невинную фразу?
– У меня нет тайных мыслей о тебе.
– Я разочарован. – Крю посмеивается, и от этого звука теплеет на душе. – Я тайком много думаю о тебе.
Во мне вспыхивает любопытство, но я мысленно его подавляю. Мне все равно, какие у него тайные мысли обо мне.
– Даже знать не желаю.
– Уверена? – Он хмурит брови. Похоже, очень удивлен.
Я мотаю головой.
– Абсолютно. Не сомневаюсь, что все мысли непристойные.
– Непристойные. – Крю снова посмеивается. – Красивое слово.
– Не сомневаюсь, что еще и точное. – Я перелистываю список вопросов, который составила в тетради, и провожу ладонью по чистой странице. – Ты готов?
– Мы правда это сделаем?
– Давай установим таймер. – Я беру телефон и открываю приложение с часами. – Десять минут?
Он кивает.
– Скажи, когда начинать.
Я кладу телефон на стол и беру карандаш, задержав палец над кнопкой старта. Крю берет ручку и щелкает ей пару раз, наверняка чтобы меня позлить.
– Готов?
– Ага.
– Начали.
Я сразу же берусь записывать все, что слышала о Крю за эти годы. Несколько собственных выводов. Учитывая, что мы никогда раньше особо не общались, я не знаю, есть ли правда среди того, что я перечисляю, или нет.
Оттого мне немного неловко, но я не позволяю себе зацикливаться на чувстве вины.
Я слишком увлечена составлением своего списка.
Крю, напротив, не спешит, время от времени записывая по несколько слов. Стучит ручкой по слегка поджатым губам, о чем-то размышляя.
От понимания, что он думает обо мне, становится неловко. Я колеблюсь, прижав карандаш к бумаге, а когда поднимаю взгляд и вижу, что Крю за мной наблюдает, у меня перехватывает дыхание. Мгновение мы смотрим друг на друга, а потом он указывает на меня ручкой и бросается что-то записывать.
Я делаю то же самое, но пишу не глядя, сомневаясь даже, складываются ли слова, но надеюсь на лучшее.
Что же он только что осознал? Хорошее или плохое? Зная Крю, ему на ум, скорее всего, пришла какая-нибудь мерзость.
Когда наконец раздается сигнал таймера, я подскакиваю, и карандаш, упав на пол, катится в сторону Крю. Он останавливает его ступней и наклоняется, чтобы поднять, пока я пытаюсь выключить будильник. Наконец мне удается это сделать как раз в тот момент, когда Крю протягивает мне карандаш, почти полностью закрыв его ладонью.
Тем самым вынуждает меня прикоснуться к нему, пока беру карандаш.
Его пальцы касаются моих, и между нами потрескивает электричество от контакта, но выражение лица Крю остается бесстрастным. Словно ничего и не произошло.
Очередной плод моего воображения.
– Прочти мне свой список, – велит он, окутывая меня мягким, словно шелк, голосом.
Я мотаю головой, хмуро глядя на свои каракули.
– Сначала мне нужно разобрать, что я тут написала.
Крю поднимает перед собой лист бумаги и прищуривается с притворной сосредоточенностью.
– Тогда я начну.
Я откидываюсь на спинку стула, все внутри напряжено до предела. Поджимаю губы, с трудом сглатываю и жду, когда прозвучат его ужасные слова.
– Мои предположения о Пташке, – он бросает на меня взгляд поверх листка. – То есть о тебе.
Я издаю смешок, но он выходит беззвучным.
– Точно.
– Она ко всем добра. Хочет, чтобы окружающие ее уважали. Прислушивались к ней. Хотя на самом деле большинство просто ей пользуются.
Я молча впитываю его слова.
– Она хорошо учится. Умна. Хочет, чтобы учителя ей восхищались. Считали ее трудягой. Некоторые восхищаются ей слишком сильно. – Многозначительная пауза, которая следует за последней фразой, тут же наводит на мысли о Фигероа.
Сомнительно. Но ладно.
– Она окружает себя людьми, но я никогда не вижу ее среди настоящих друзей. Она замкнутая. Считает себя лучше остальных. Предвзятая.
Я вздрагиваю, услышав это слово.
– …а еще она недотрога. Девственница. Не интересуется сексом. Вероятно, боится его. Боится парней. Всех боится. Возможно, в прошлом пережила травмирующий опыт? – Крю отрывает взгляд от бумаги и смотрит мне в глаза. – Вот и все.
В голове вихрем проносится множество мыслей. И ни одной позитивной. Я не боюсь парней. Я никого не боюсь.
Что ж, этот конкретный парень порядком меня пугает, но я никогда в этом не признаюсь.
– Предположений вышло немало, как думаешь? – Я пытаюсь улыбнуться ему, но улыбка больше похожа на гримасу, и я сдаюсь.
– Тебе нечего сказать насчет моих соображений? – Крю вопросительно приподнимает брови.
– Я не переживала травмирующий опыт.
– Уверена?
Он еще смеет сомневаться во мне…
– Да, – твердо отвечаю я.
Мгновение мы молчим, наблюдая друг за другом, но наконец он отводит взгляд и смотрит на свои заметки. А я обдумываю все, что он сказал обо мне.
Пользуются ей.
Замкнутая.
У нее нет друзей.
Предвзятая.
Недотрога. Девственница.
Боится секса.
Все это неправда. У меня есть друзья. И я не позволяю людям мной пользоваться, а еще очень открытая. Я не боюсь секса. Просто он меня не интересует.
Правда только то, что я девственница. И горжусь этим.
– Твоя очередь, – тихо говорит он, вновь вырывая меня из размышлений.
Я смотрю на страницу в тетради, вчитываясь в спешке написанные слова. Получается разобрать не все, но начнем.
– Крю Ланкастер считает себя неуязвимым, что по большей части правда. Он высокомерный. Жесткий. Иногда даже задиристый. – Я мельком поглядываю на него, но он даже не обращает на меня внимания. Стучит ручкой по поджатым губам, и меня уже в который раз завораживает их форма.
Мне незачем восхищаться его губами. Крю говорит гадости. Этого достаточно, чтобы возненавидеть его рот. Ненавидеть его самого и все, что с ним связано.
Я заставляю себя читать дальше.
– Он умный. Обаятельный. Учителя слушаются его, потому что школа принадлежит его семье.
– Все по факту, – подтверждает он.
Я закатываю глаза и продолжаю.
– Он холоден. Молчалив. Часто смотрит на всех волком. Совсем не дружелюбный, но все хотят быть его друзьями.
– Это все из-за фамилии, – говорит он. – Всем есть дело только потому, что я Ланкастер. Хотят со мной поладить.
Он много перебивает, а я не вставила ни слова.
– Крю грозный. Жестокий. Никогда не улыбается. Наверное, недоволен жизнью, – заканчиваю я, а потом в последний момент решаю кое-что добавить. – Страдает от синдрома богатенького бедняжки.
– А это еще что за хрень?
Я пропускаю ругательство мимо ушей, изо всех сил стараясь не выдать реакции.
– Брось, сам знаешь.
– Я хочу, чтобы ты объяснила. – Его голос звучит убийственно тихо, а в глазах мелькает ледяной блеск.
Я делаю глубокий вдох и отвечаю:
– Такое случается, когда семья вообще не уделяет тебе внимания, а деньги становятся единственным источником любви. Они одаривают тебя вниманием, когда считают это необходимым, но в остальном ты просто винтик в их так называемой семейной жизни. Ты ведь ребенок, верно? Они слишком заняты тем, что вмешиваются в жизни всех вокруг, но совершенно забывают о тебе.
Его улыбка отнюдь не дружелюбна. Она откровенно угрожающая.
– Интересное описание. Сдается мне, тебе знакомо такое положение вещей.
Я хмурюсь.
– Ты о чем?
– Твой отец – Харви Бомон. Один из крупнейших агентов по торговле коммерческой недвижимостью в Нью-Йорке, верно? – Я смотрю на него, и Крю продолжает: – Мои братья заняты тем же бизнесом. Знают о нем все. Он безжалостный сукин сын с огромной коллекцией бесценных предметов искусства.
Услышав, как он называет моего отца такими словами, я прихожу в замешательство.
– Моя мама – коллекционер, – признаюсь я и неосознанно добавляю: – Только это и приносит ей настоящее счастье в жизни.
Господи. Мне невыносимо оттого, что я только что ему в этом призналась. Он не заслуживает права знать что-то о моей личной жизни. Крю может исказить любые мои слова. Выставить меня печальной маленькой девочкой.
Кем, по его словам, я и являюсь. Возможно, он прав. Мама не питает ко мне особой симпатии. Отец использует как инструмент. Оба слишком сильно контролируют мою жизнь и аргументируют это желанием меня защитить. Я думала, что у меня есть друзья, но теперь сомневаюсь в этом.
– Ты выросла в том пентхаусе на Манхэттене, где выставлены все эти произведения искусства?
Я пытаюсь не замечать тревогу, которая разливается по венам от его слов. От того, как хорошо ему известно о моей жизни. Жизни, частью которой я себя больше не чувствую, потому что провела в школе «Ланкастер» большую часть последних трех лет, уже почти четырех.
Выпрямив спину, я гоню прочь все мысли о своей несчастной жалкой персоне и вежливо ему улыбаюсь.
– Мы переехали в эту квартиру, когда мне было тринадцать, – рассказываю я.
– Ты единственный ребенок в семье.
Моя улыбка меркнет.
– Откуда ты все это знаешь?
Крю пропускает мой вопрос мимо ушей.
– У тебя нет ни братьев, ни сестер, так?
Я папина гордость и радость и мамин самый страшный кошмар. Именно так она сказала мне прошлым летом, когда мы были на каникулах на Итальянской Ривьере и папа купил непомерно дорогую картину от начинающего художника, которого недавно для себя открыл.
Мы открыли. Отец купил картину, потому что она мне понравилась, и проигнорировал мамино мнение. Ей она пришлась не по вкусу. Мама предпочитает современные предметы искусства, в то время как в работах того художника прослеживалась связь с периодом импрессионизма.
Мама так сильно разозлилась на меня из-за того, что папа купил ту картину и заплатил бешеные деньги за то, чтобы ее доставили к нам домой. Сказала, что он больше не слушает ее, только меня, а это неправда.
Харви Бомон не слушает вообще никого, кроме себя.
– Нет, братьев и сестер у меня нет, – наконец признаюсь я. – Я единственный ребенок.
– И поэтому он чрезмерно тебя опекает? Свою драгоценную дочурку, обещанную ему в результате странной церемонии непорочности.
Крю смотрит на кольцо с бриллиантом на моей левой руке, и я сразу опускаю ее на колени.
– Вы все любите из-за этого надо мной насмехаться.
– Кто это «все»?
– Все в моем классе, да и во всей школе. Вообще-то я не одна была на том балу. Присутствовали и другие девушки, некоторые даже учатся сейчас в этой школе. И в церемонии не было ничего жуткого. Она была особенной. – Я закрываю тетрадь и наклоняюсь за рюкзаком. Убираю в него все вещи и застегиваю, а потом встаю и закидываю себе на плечо.
– Куда это ты? – в неверии спрашивает Крю.
– Я не обязана больше терпеть твои расспросы. Я ухожу. – Отвернувшись от Крю, иду к выходу, не реагируя, когда мисс Сков окликает меня по имени, и выхожу из класса.
Я еще никогда не уходила с урока до его окончания, но сейчас чувствую себя сильной.
И даже не извинилась за это.